Сверхзадача [Дело Килиоса. Сверхзадача. Возвращение «Викинга».] - Иштван Немере

— Так оно и есть, ничего интересного. Но я скажу, потому что ты дала мне слово молчать. И чтобы сохранила в памяти. А то ведь я уже забыл.

— Что ты забыл? — Дие уже не знала, огорчаться ей или сердиться. — То, о чем хотел сказать?

— Нет, только вторую часть.

Дие обняла Грона за шею и привлекла к себе.

— Милый, ты становишься все глупее. Говори скорее, пока не забыл первую.

— Опэ сказал, что Нуа все время скалит зубы.

Дие оттолкнула Грона от себя и взглянула на него с подозрением.

— И что же?

— Больше ничего.

— Об этом ты долго не хотел говорить?

— Об этом.

— И боялся, что я передам это Мату?

— Да.

— И именно это я должна сохранить в памяти, поскольку это только половинка чего-то?

— Вот именно.

Дие с некоторой тревогой погладила Грона по щеке.

— Скажи, милый, ты здоров? Как ты себя чувствуешь?

— Теперь, когда ты уже не сердишься, превосходно.

— Значит, Опэ тебе сказал… — Она вдруг умолкла. — Постой, как это могло быть, если ты с ним вообще не встречаешься? Навигатором в нашей группе работает Эви, а не Опэ.

— Во время смены. Его последние восемь часов совпадают с моим заступлением…

— Поняла. Но ведь при этом присутствует Мат. Если Опэ сказал тебе это при Мате, почему я должна молчать?

— Мата не было, он пошел к себе на несколько минут раньше, а Опэ остался, чтобы подготовить что-то для Эви.

Дие задумалась.

— Но ведь тогда ты сам должен встречаться с Нуа при пересменке! Она как раз отправляется спать.

— Ну да, только теоретически. А практически я начинаю с того, что стою под душем, и все равно, поднявшись сюда, чувствую себя идиотом.

— Это правильно.

— Благодарю!

— Речь не об этом. Правильно то, что встречаться с Нуа ты можешь лишь теоретически. Я ведь тоже никогда не вижусь с Опэ.

Грон вздохнул с облегчением. Экая чепуха. Наконец-то с этим покончено, а Дие по-прежнему сидит у него на коленях. Он обхватил ее и начал покачивать, как ребенка. Когда-нибудь у них будет и ребенок. Хорошо, что она не родила там, на берегу лагуны, помогли какие-то тайные зелья старух знахарок. Для Грона было бы невыносимым горем, если бы этот ребенок, его ребенок, остался там. И так-то приходится несладко. Разумеется, тут, в «Галатее», они тоже не могут себе позволить прибавления семейства; с этой целью Мат вырастил какое-то зелье на биостанции. Мат умеет и может все. Возможно, Дие права, нет причин сторониться командира. Самое простое — положиться на него целиком, без остатка, и ни о чем больше не думать. Верно, от размышлений ничего, кроме чепухи, родиться не может. Сейчас, рядом с Дие, он тверже верил в их будущую жизнь на берегу такого же залива. Это будет, ему непременно позволят. То есть не ему, а им, потому что Дие и там будет рядом с ним. А море вновь поставит на ноги Арро, и опять они будут вместе ловить рыбу. Часть памяти, доставшаяся ему от Гилла, отчетливо сохранила информацию о том, что человечество, оставшееся на Земле, щедро награждает вернувшихся из космоса звездоплавателей даже за меньшие заслуги. Они же, Мат, Арро, он и все остальные, совершают нечто такое, чему еще не было примера в истории Земли. Это он тоже знал от Гилла. Правда, в этом заслуга прежде всего самого Гилла, но ведь и он тоже является участником этого свершения, а значит, и славы. Он, Грон, один из инженеров системы двигателей. Будет ему берег и лагуна, будет непременно.

— Значит, Нуа все время скалит зубы?

— Что? — Грон неохотно расставался с заветной мечтой.

— Ничего. Я повторяю твои слова, чтобы их запомнить.

— Милая, вся эта чушь не имеет никакого значения. Я думал сейчас о том, как после нашего прибытия…

— Так он и сказал, этот Опэ? «Скалит зубы-ы»?

— Да. Довольно невежливо с его стороны. Но…

— А вторая половина?

— Какая половина? Половина чего?

— Ты сказал, что усмешка Нуа — это только половина мысли. А вторую половину ты, видишь ли, соизволил забыть.

— Да, дорогая, именно так оно и есть. Дело в том, что я способен размышлять только тогда…

— Ни на что ты не способен. Ты дуралей, ярко выраженный кретин, вот ты кто! — Дие с видимым наслаждением применяла все богатства языка Гилла.

Грон обиделся и перестал покачивать ее на руках.

— Ты нехорошо сказала, Дие.

— Знаю!

— Зачем ты меня обижаешь? Ведь я так тебя люблю.

— Затем, что ты часто притворяешься большим дураком, чем на самом деле.

Она высвободилась из объятий Грона, обвела руками вокруг.

— Все это не наш мир. Он охраняет и помогает нам выполнить сверхзадачу, порученную Гиллом. А нам, собственно, нет до нее никакого дела! Но Мат и та часть Гилла, которая вложена в наши головы, сильнее нас. Поэтому мы ее выполним, если удастся. Мне хочется, чтобы удалось. Почему? Потому что и мне, прекрасный мой мечтатель, и мне нужен берег лагуны взамен утерянного, и я хочу ребенка. И не одного, много. Я хочу родить там, на берегу, для тебя. Для нас. Но я неохотно говорю об этом, даже боюсь думать, ибо горько потерять не найдя. Вот чего я боюсь. И я не виновата в том, что родилась более суеверной — теперь я знаю это слово! — чем ты. Даже в этом мы наследники того берега, где увидели свет.

Грон, вне себя от счастья, обнял Дие и поцеловал.

— Дие, значит, и ты тоже? Тогда зачем же ты мучаешь меня всякими глупостями? Говори о нашем береге, не бойся. Я знаю, мы его достигнем!

— Глупо не то, что Нуа улыбается или скалит зубы, а глуп ты, если считаешь это пустяком.

— Опять не понимаю.

— Здесь, в «Галатее», не на что скалить зубы. Тем более все время, как заметил Эви. Восемь шагов до лифта, и от твоего счастья не останется следа. А ты орал и кричал, даже ударил меня, чтобы его сохранить. Понимаешь теперь?

Грон послушно кивнул, хотя ничего не понял из последних слов Дие. Но уж лучше так, лишь бы покончить со всем этим.

Он снова принялся ее баюкать. Дие, однако, не обращала на него внимания, думая о чем-то своем.

— И все-таки я поговорю с Матом, — сказала она.

Грон оцепенел.

— Но ты же дала слово…

— Я буду говорить не об этом.

— А о чем же?

— Обо всем. О всех нас, нашем пути, о том, что нас ждет.

— Это имеет смысл?

— Не знаю. Но молчать еще хуже.

— Молчать о чем?

Дие вздохнула.

— Тебе хорошо, Грон. Ты действительно ничего не понимаешь. Оставим это.

Грон притиснул ее к себе.

— Когда ты рядом, все иначе. И эта тишина, и приборы, и стены. Когда ты здесь, Дие, для меня нет ничего больше, есть только ты, ты одна.

Он склонился над хрупким телом жены и, зарываясь лицом в шелковистые локоны, покрывавшие затылок, прижался глазами к нежной коже ее плеча.